ГЛАВА 1

 

От долгого сидения за столом затекли ноги. Руки застыли. В комнате было холодно и сыро, но хозяин, боясь помешать генералу, не рискнул подтопить печь. Генерал, Егор Савельевич, отложил в сторону ручку, которой делал пометки в своем походном журнале, потер руки, чтобы согреть. Вытянул ноги, постучал ими. Пальцы ног занемели. Валенки, от долгого бездействия, потеряли тепло. Немного походив по комнате, генерал снова взялся за перо, но холод не давал сосредоточиться и он, наконец, не выдержав, позвал поручика Головина.

- Иван Григорьевич, разыщи хозяина. «Печь протопить пора», —раздраженно сказал генерал, и тут же услышал шаркающие шаги за дверью. Осторожный стук и ожидание разрешения войти. Головин окликнул хозяина дома. Тот, переступив порог, остановился в нерешительности. Уши и лицо его покраснели от холода, серые волосы спутались и слиплись на давно не мытой голове. Хозяин дома топтался на пороге и заискивающе смотрел снизу вверх на Егора Савельевича. Генерал брезгливо поморщился и отвернулся.

- Протопи печь, любезный, - сказал поручик. Придурковатые глаза мужика сверкнули на одно мгновение злобой из-под косматых бровей и тут же стали глуповато-заискивающими.

- Я щас, ваше благородие, - скороговоркой ответил хозяин и пулей выскочил за двери, почти сбив часового.

- Черт старый, - заворчал часовой, - зенки раскрой.

- А ты на дороге не стой, понабилось вас, шагу ступить не куда, - огрызнулся мужик. - Подвинься, не вишь дрова несу? - он двинул охапкой дров часового так, что тот вынужден, был посторониться. Прошел в дом, с грохотом, будто невзначай, бросил к печке дрова. Генерал поморщился, но ничего не сказал. Последние дни измотали его. Несколько месяцев непрерывных боев, побед и отступлений. Чем дальше продвигались в глубь Сибири, тем чаще приходилось сталкиваться с отрядами крестьян, которые не шли на открытый бой, а все больше нападали внезапно, и, расстреляв запас патронов, стремглав исчезали в хорошо знакомые им леса. Против таких неожиданных вылазок лесных братьев не было защиты, невозможно было предугадать, где они появятся в следующий раз, и отряд нес большие потери. Зато и злость солдат выросла десятикратно.

Если не удавалось таким отрядам быстро скрыться, не было им пощады. Страшно было смотреть после таких боев на растерзанные тела погибших. Русские убивали русских с остервенением, будто и не одной крови, не одной Родины сыны.

Егор Савельевич тряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли.

Печка уже весело потрескивала, чугунные кружки на плите меняли серый цвет на красный, тепло наполняло комнату уютом. Генерал закрыл глаза, оперся подбородком о ладонь согнутой руки и задремал. В это время, мужик, очередной раз, уронил с шумом палено, которое хотел подбросить в печь, теперь уже не нарочно, но поручик Головин воспринял это, как издевательство. Он молча встал, схватил, ошалевшего от страха, мужика за шиворот, и, пинком открыв дверь, выбросил его в коридор, прямо на часового, которого не заметил в темноте. Два падающих тела зацепили лавку со скарбом, и звон разбитой посуды добавил шуму. Головин закрыл дверь, но тут же открыл снова. В коридоре началась драка. Часовой, откинув винтовку, дубасил мужика, куда не попадя. Тот же, кряхтя и вскрикивая, цепко держал за волосы кудрявого парня, и коленями наносил удары по животу.

- Встать! - рявкнул поручик. Оба враз прекратили волтузить друг друга и вытянулись перед офицером. Только что лежавшая на полу винтовка, плотно была прижата к боку солдата.

- Бросил оружие.… Под трибунал захотел!? - Головин покраснел от возмущения. - Молчать! - опередил он попытку солдата, что-то сказать в свое оправдание. - Взашей этого из дома, - указал поручик на мужика. Часовой вскинул винтовку, но виновного уже след простыл, только дверь стукнула, да крыльцо скрипуче взвизгнуло под ногами убегающего хозяина дома.

- До утра генерала не тревожить! - приказал поручик, закрывая дверь, через которую клубами выходило тепло и опять в комнате становилось прохладно. Однако раскаленная печь вновь быстро нагрела комнату.

- Вам бы прилечь Егор Савельевич. До утра три часа осталось, - заботливо сказал поручик, - Я предупредил часового. До утра не побеспокоят.

- Спасибо, Иван Григорьевич. Отдохнуть надо. Завтра тяжелый день. Колчак в Иркутске. Необходим состав. Через эту станцию проходят все поезда и на восток, и на запад. Придется останавливать и чистить. Необходимо найти бригаду машинистов, - генерал тяжело сел на край, застеленной лоскутным одеялом кровати, - позаботься об этом Иван Григорьевич.

- Машинисты утром подойдут, уже договорились. Отдыхайте. Я вот дров еще подкину в печь, да здесь на лавке прилягу. - Поручик бросил несколько поленьев в топку и убавил фитиль лампы. С наслаждением растянулся на жесткой лежанке и почти мгновенно заснул.

Степан Дергачев, мобилизованный солдат, прибившийся, по дороге домой, к отряду генерала Назарова, готовился сменить часового в штаб-квартире. Уходить от горящего костра не хотелось. Натянув на голову поглубже шапку, повернув от костра давно небритое, исхудавшее лицо, он часто мигал, пытаясь освободить глаза от едкого дыма. Вокруг станции, с двух сторон от путей, расположились солдаты. Они группками по четыре пять человек грелись у своих костров. От множества огней на станции было светло. Караул менялся каждые два часа, чтобы утомленные долгими переходами и боями солдаты не уснули на своем посту. Сознание того, что на станции не оказалось никакой власти, вызывало тревогу. Дергачев осмотрелся. Не далеко, в темноте он разглядел очертания нескольких лошадей, привязанных к телегам. Там ругались между собой солдаты из-за фуража. Зимнее небо было черно. Было относительно тихо. Дергачев, вдруг встрепенулся, и сказал:

- Представляете, так тихо, никто не стреляет, будто войны нет. Домой захотелось. К жене бы сейчас, под бочек. - К жене…, - протянул, рядом лежащий, опираясь на локоть, мужик, также не так давно приставший к отряду. Был он худым и длинным. Крестьянин, люто ненавидел новую власть, которая конфисковала у него двух лошадей и оставила семью без тягловой силы. Он не стерпел, подпалил ночью контору, и, не выясняя, выбрался ли кто из дома живым, исчез навсегда из своей деревни. Много километров шел по тайге, а когда силы стали его покидать, он вышел на зимник, где встретился с отрядом генерала Назарова. После нескольких допросов ему разрешили присоединиться к отряду, и не ошиблись, воин он был хоть куда. Настоящего его имени никто не знал. Как представился «Митричем», так все и звали. - Так ты говоришь к жене? - продолжил мужик, - А, сколько ты ее не видел?

- Почитай четыре года! Она у меня молодая, красивая, - сказал задумчиво Дергачев, - детей вот только родить не успели.

- А если они уже есть? - засмеялся крестьянин.

- Ты, Митрич не шути с этим. Морду набить могу, - приподымаясь, сказал Дергачев.

- И впрямь рассердился. Шучу я, шучу. Сколько же лет твоей зазнобе?

- Уже двадцать. Еще, однако, все успеем.

- А, что такую молодую взял? Тебе-то сколько?

- Мне двадцать пять.

- Да, война, - покачав головой, сказал Митрич, - на все тридцать пять смотришься.

- Ничего, кончится война, отмоюсь, отдышусь. Я в себе такую силу иногда чувствую, горы свернуть могу. А иногда, кажется, что совсем старик стал. Дергачев, опустил плечи, съежился, и впрямь, стал похож на маленького старичка.

Все замолчали, каждый задумался о своем. У всех дома были свои женщины, которые их ждали.

Наконец Дергачев встал, поправил пояс, сняв шапку, пальцами расправил волосы, поглядел на костер, товарищей и, развернувшись, направился к дому, где устроили штаб, сменить часового.

Часовой стоял, спрятав нос в воротник шинели и подпрыгивая, похлопывал осторожно в ладоши, чтобы не разбудить спящих в доме. Ему, замерзшему до костей, казалось, что сменщик задерживается, хотя Дергачев пришел минут на двадцать раньше. Степану больше не хотелось ни о чем разговаривать. Ему хотелось остаться в тишине, пусть даже на посту, и вспомнить свою прекрасную Дарью.

- Меняемся? - сказал он часовому.

- Давай. Что так долго? - едва выговаривая, спросил караульный.

- Да я раньше пришел. Трех еще нет. Что они?

- Спят. До утра будить не велено. Чуть дольше часа уснули. Я пошел, - караульный тихо вышел на крыльцо, осторожно спустился и, затем, высоко подпрыгивая, чтобы хоть как-то согреть ноги побежал к костру. Вокруг костра, кто как устроился, кто на сене, кто на бревнах, дремали солдаты. Боясь нападения красных боевиков, командиры запретили разбредаться далеко от станции, спать разрешили по очереди. В дома жителей не входить под страхом трибунала. «Захват железнодорожных составов» - была их наиважнейшая задача. Но составы не шли, и измученные солдаты, отогревшись у костров и убаюканные тишиной, стали дремать, а затем и вовсе погрузились в глубокий сон. Только часовые не нарушали приказа и всю ночь, сменяя друг друга, ходили по лагерю.

Дергачев не успел подумать о своей жене. Не успел помечтать, как он делал в редкие часы отдыха. Со станции прибежал запыхавшийся вестовой.

- Буди командиров! - крикнул он, - с соседней станции поезд идет. Шесть вагонов.

Из дверей показался поручик Головин. Он взглянул на небо. С вечера светлая ночь превратилась в непроглядную. «Это хорошо» - подумал он и крикнул:

- Всех в ружье!

Лагерь ожил и загудел как улей. Всхрапывающие лошади, крики возниц, лязг оружия, приказы командиров, бегущие ноги, все смешалось в один общий гул. Искры от костров взметались в небо. Их пытались затушить. В кромешной тьме отряд рассредоточивался вдоль железнодорожных путей, готовясь к атаке, не зная, что за состав и какая там охрана.

Состав медленно, пыхтя и выпуская пар, подходил к станции. Фонари, болтаясь на каждом вагоне, освещали открытые тамбуры, где в полной боевой готовности стояло по трое солдат в красноармейской форме. Видны были их напряженные лица, и готовность вступит в бой, прямо со ступеней вагонов.

- Без приказа не стрелять! - передал по цепочке прапорщик Головин.

- Не стрелять без приказа. Без приказа не стрелять! - разноголосо удаляясь, пошел шепот.

Паровоз остановился. С каждой площадки отделилось по одной фигуре. По два вагона, с двух сторон состава, были открыты, на землю стали спрыгивать солдаты. Одеты они были так разношерстно, что трудно было определить, кто из них командир, кто рядовой. У двух средних вагонов выставили усиленную охрану. Высокий и могучий мужчина, в теплом тулупе, по всей видимости, главный, направился к заданию станции, где стоял дежурный в лице Степана Дергачева. Настоящего дежурного расстреляли еще вчера по прибытии отряда, оказался на редкость строптивым и не сговорчивым. Остальных станционных служащих заперли в подвальном помещении.

- Депешу получили? - спросил великан, подходя к солдату.

- Так точно! Получили, - не зная, как себя вести, вытянулся во весь рост Дергачев, переодетый на этот случай в фуфайку, снятую перед расстрелом с бывшего дежурного по станции.

- Что света нигде нет? - задал еще один вопрос подошедший.

- Керосина нет. Трудно щас с этим, - с полупоклоном отвечал «дежурный».

- Что кланяешься? Привыкли перед господами спину гнуть! - зло сплюнул Главный - Внутри то свет есть? Мне надо срочно депешу отправить.

- Так точно! - вновь ответил солдат и увидел, как не добро сверкнули глаза красного командира.

- Солдат? - строго спросил тот.

Отпираться было бесполезно. За годы муштровки, Дергачев, независимо от себя, отвечал так, как он отвечал все последние годы.

- Как на станции оказался? - руки великана опустились в карман.

- Здешний я. Не далеко живу. Дальше по ветке к Томску. Верст двадцать будет не боле. А здесь работаю после «Германской», по ранению, - Дергачев говорил и ловил себя на мысли, что он говорит правду, за исключением того, что после ранения он подался к белым. После многочисленных боев остался в отряде генерала Назарова, который взял на себя командование после гибели бывшего командира, генерал-майора Красильникова. Генерал Назаров, понимая, что силы отряда малы для ведения войны с новой властью, вел свой немногочисленный отряд на соединение с армией Колчака большими обходами деревень и станций. И все равно в бой вступать приходилось часто. Кроме частей Красной армии, сколотилось в Сибири несчетное количество банд, которым все равно было на кого нападать, лишь бы награбить больше добра.

- Фамилия? - строго спросил подошедший, не вынимая правой руки из кармана.

- Дергачев, дежурный по станции, - с полупоклоном ответил Дергачев.

Подошедший здоровый мужчина, в новом полушубке был комиссаром поезда. Груз, находившийся в запломбированных двух вагонах, был строго засекречен. Что они везут, не знал сам комиссар. Знал только, что если не доставит в срок, пойдет под трибунал. Каждая задержка в передвижение стоили комиссару нескольких седых волос. Чертов паровоз, постоянно требовал заправки водой. И теперь они остановились, чтобы залить воду. А это придется отцеплять паровоз, перегонять на другой путь к колонке.

Комиссар нервничал, понимая, что случись нападение им не выстоять. Его крупные черты обветренного лица говорили о нем, как о человеке сильной воли и твердого характера. Между густых и черных бровей пролегли две глубокие морщины, хотя человек этот был, довольно молод. Звали его Николай Семенович Мальцев. Деревенский кузнец, выросший при маленькой церквушке, где мать работала прачкой и кухаркой одновременно, любимец бездетной попадьи Марфы, и по её желанию, обучен грамоте и умению рисовать иконы. Матушка Марфа надеялась, что он так и останется при церкви. Но Николка подрос, и стало ему некуда свою силу девать. Что в руки не возьмет - сломает. Что девку не обнимет, та визжит испуганно. Кузнец, Семен Свиридов, как-то сказал ему:

- Сила в тебе не меряна. Айда ко мне. Научу чему. Никогда без куска хлеба не останешься.

Николка пошел посмотреть, да так и остался в кузни. Увидел, что сельчане к нему с уважением стали относиться, Николаем Семеновичем называть, заискивали перед ним, если что-то надо было выковать. Перестали попрекать их с матерью, что отец от них сбежал. Отец для Николки всегда была больная тема. Устал его отец биться над нищетой и решил уйти на заработки на прииск. Ушел рано утром, поцеловал в лоб, проснувшегося от воя матери, пятилетнего Николая и вышел не оглядываясь. Так и осталась в памяти сгорбленная спина отца. А вот лица Николай никогда бы не вспомнил, если бы мать не показала ему желтую карточку, где они с отцом сидят у нарисованного поля с оленями.

- Дергачев, говоришь? И живешь не далече? Где же это? - комиссар смотрел на Дергачева таким взглядом, что у того пошли мурашки по телу.

- Заречное. Двадцать верст от сюдова, в право по ледовой.

Дергачев решил говорить правду, чтобы не спутаться. Чуть ошибешься и конец жизни. Наступили времена скорых решений. Он и сам не раз отправлял на тот свет подозрительных, по его мнению, людей.

- Назарово знаешь?

- А как же. Рядом. От нас не более пятнадцати верст в енту сторону, - Дергачев махнул рукой на север, - кум там живет. Еще родня есть. Да я и Вас, кажись, знаю. Николка! Кузнец! - Дергачев так обрадовался земляку, что даже забыл на какое-то мгновение, что они враги и стоят по разные стороны баррикад.

- Ну, здравствуй, браток. Я тебя тоже признал, но сомневался немного. Сейчас ведь кто свой, кто чужой не поймешь. Ты-то к белым не переметнулся? - спросил комиссар.

У Дергачева ноги приросли к земле. Едва справившись со страхом, он улыбнулся и покачал головой.

- Мне это не к чему. С германцами навоевался.

Бойцы, охранявшие состав, заняли круговую оборону. Лежа на раскаленной от мороза земле, проклинали вынужденную остановку. У дверей покосившейся станции, в свете тусклого фонаря, две фигуры, прикрываясь от ветра, о чем-то говорили. Оба были на прицеле. Один из них знал, что он на прицеле и поэтому боялся ошибиться и в словах, и в действиях. Другой, а это был комиссар, уверенный со слов своего земляка, что на станции нет ни красных, ни белых, немного успокоенный, что не придется вступать в бой, не подозревал, что десятки ружей нацелены на него. И, что достаточно собеседнику снять шапку с головы и отвесить комиссару поклон, у него не останется ни одного шанса выжить.

Поручик Головин ждал условного знака, когда со стоявшего под водонапорной колонкой паровоза подадут сигнал, что бывшая команда машинистов устранена и поставлена новая, из своих людей. Солдат, в одежде железнодорожника, должен был, будто невзначай, погасить фонарь и тут же зажечь его снова. Нападение на состав должно начаться только после того как паровоз прицепит вагоны.

Ночь была темная. И если Головин боялся, чтобы его солдаты не наделали шума при замене бригады машинистов, то генерал Назаров, лежа на боку не далеко от Головина с опаской посматривал на небо. Стоило разойтись тучам и вся операция может сорваться. Зимние ночи в Сибири светлые. Луна могла стать самой большой опасностью для отряда.

Добавить комментарий

Защитный код
Обновить