Глава 2
Федор Безруков, хозяин дома в котором разместился штаб генерала Назарова, был зол. Выскочив из дома, где он только что подрался с караульным, Безруков выругался крепким матом и помахал в сторону дома кулаком. «Вы еще узнаете Федора Безрукова» - сквозь сжатые зубы прошипел мужик.
- Кого стращашь? - рядом стоял солдат с винтовкой наизготовку.
- Да бог с тобой, кого мужик напугать может, - глуповатый взгляд появился на лице только что разъяренного мужика.
- Я про то же. Пошли, - солдат махнул винтовкой в сторону соседнего дома.
- Зачем ешо? - заволновался мужик.
- Под арест тебя приказано взять, до особого распоряжения.
- Когда? Кто?
- Дед Пихто. Еще вчера приказали глаз с тебя не сводить. Топай. Там таких полон дом. Пошевеливайся, - солдат прикладом подгонял мужика к дому.
- А что делать с нами будете? - со страхом спросил мужик.
- Это не моя забота. Что прикажут - то и сделаем. Иди не разговаривай, - он довольно больно ударил Безрукова между лопаток.
Мужик крякнул от боли, но промолчал.
В доме куда его втолкнул солдат, было темно и крепко накурено. Голоса затихли. Безруков попытался нащупать лавку с правой стороны от себя, но натолкнулся на чью-то ногу.
- Кто здесь? - шепотом спросил мужик.
- Садись на пол, Федор. Лавки бабами заняты. Здесь все свои.
- За што вас? - спросил Безруков. Голос его уже не заискивал. Был твердый и уверенный.
- Не за што. Говорят доверия к нам нет. До утра посидеть в этом доме велели. Утром обещали отпустить.
- Петро, ты, что ли говоришь?
- Я, конечно. А ли не признал? - большая рука дотронулась до плеча Федора.
- Темно. Здорово живешь - Безруков пожал руку Петру Бестемьянову, своему соседу.
- Что делать думаешь? - спросил Федор.
- А что тут можно сделать. Вокруг дома охрана. Утром отпустят.
- А как не отпустят, а расстреляют утром-то. Что скажешь?
- Брось страху нагонять Федор. Бабы здесь, гляди, рев устроят, - ворчливо сказал Петр Бестемьянов.
- Но-но, - недоверчиво протянул Безруков. Седня нече плакать. Завтра все плакать будем, как вешать начнут.
-Тпфу ты, дурак, чего мелешь, чего мы им сделали, чтобы вешать нас.
- А для порядка. Сделай мне лучше Петро самокрутку.
- Во, это дело. Помолчит хоть чуток язык твой поганый.
- Язык мой може и поганый, но не глупый.
- На, покури. Потом и поговорим, - Петр сунул в руку Федору самокрутку, набитую самосадом, и, зацепив из печки уголек, поднес его на полене к лицу Безрукова.
Федор прикурил и глубоко затянулся. Голова приятно закружилась.
- Давно не курил, до мозгов достало, - сказал он рядом сидящему Петру. - Давай в сторонку двигайся. Разговор есть. Хозяин здесь?
- Не. Они с утра в Судженку, к сыну, уехали. Одна бабка Матрена дома. Тоже вон у печи сидит, - Бестемьянов указал в угол, едва освещавшийся от горящей печки.
В самом углу на скамейке, как черная статуя, виднелась фигура бабки Матрены. С того момента, как к ней в избу стали приводить разных людей, бабка не проронила ни слова. Она будто обмерла в своем углу и оживала только тогда, когда надо было подбросить полено в печь. Федор Безруков, подтягиваясь на руках, подтащился к бабкиному углу и когда почувствовал лицом бабкину юбку, тихо заговорил:
- Слышь, Матрена. Не отпустят они никого. Они бы и сейчас всех постреляли, да шума бояться. А утром по столбам нас развесят. Чего молчишь?
- А что говорить то. Могут и так сделать, - спокойно отозвалась бабка Матрена. - Сейчас человеческая жизнь ничего не стоит.
- Эх, бабка Матрена. Сейчас! Она и раньше ничего не стоила. Только раньше сами мерли, как мухи, а теперь давят, как клопов. Я вот лучше, как мухи. А ты, как считаешь Матрена.
- А мне хоть так - хоть эдак, все помирать пора. - Матрена вздохнула.
- Ты, Матрена мне зубы не заговаривай. Я-то знаю, почему ты такая бесстрашная. Человека до последнего вздоха надежда тешит. Пойдем-ка, в подпол слазим, что-нибудь поесть людям достанем. Огурчиков там, помидорчиков. Сало, небось, тоже есть. - Безруков подергал Матрену за подол, - а, Матрен?
- С чего я таку ораву кормить должна, не зымай меня Федька. Сторожев позову, - шипела Матрена, выдергивая из рук Дергачева свою юбку.
- Зови, бабка. Я им такое скажу, что они тебя без очереди повесят. Забыла, как Митька твой управляющего поместья Назарово зарубил? Так генерал, что в моем доме - тоже Назаров.
- Молчи, дурак, вдруг кто услышит.
- А ты меня не зли. Знаешь меня. Я своих долгов не оставляю. Отдаю с навесом.
- Что тебе надо? - примеряющим голосом спросила Матрена.
- В подпол мне твой надо, с тобой вместе.
- Что люди скажут?
- Про тебя Матрена, уже никто дурного не скажет, - хохотнул Безруков.
- Фу, бесстыдник, окаянный. Скажи всем - за салом слазим, да огурцами, - бабка встала с лавки худая и высокая, не похожая на сбитых и небольших ростом деревенских баб. Ходили слухи по деревни, что нашли ее совсем маленькую в лесу и забрал ее к себе, крестьянин у которого детей не было. В слухи не верили. Это кого в капусте - кого в лесу нашли - все едино. Но сейчас Безруков, глядя на бабку, готов был поверить в эти слухи.
- Что сидишь? Открывай подпол, - толкнула Матрена Безрукова.
- Куда это вы? - спросил дремавший до этого Петр Бестемьянов.
- Слазаем в подпол с бабкой за огурцами да салом, - ответил Безруков.
- А, это дело. Бабка не жмись. Выйдем отсюда, я принесу тебе шмат сала. Что-то есть хочется.
- Спи, - сказала бабка, - достанем, разбудим.
- Добре, - тут же согласился Петр и засопел.
- Лампу бы надо, - обратился Федор к Матрене.
- Не надо. Людей только разбудим. Я без лампы все найду.
- Хорошо. Ты Матрена только в юбках не запутайся. Грохоту от твоих костей много будет.
- Свою голову побереги. Слазь осторожно и присядь у лестницы, а то побьешь все.
- Сижу уже, слазь.
Матрена, подобрав юбки, осторожно спустилась.
- Подожди, я лаз закрою. Свалиться еще кто. - Безруков осторожно, бесшумно, чтобы не разбудить никого, прикрыл лаз. Наступила кромешная тьма.
Федор почувствовал на своей голове костлявую руку Матрены, которая одновременно прижимала его к земле и тащила по подполу в сторону. Он, не сопротивляясь, на четвереньках передвигался за бабкой. Она отпустила его голову, только тогда, когда он уперся лбом в дощатую стену.
- Пришли, - сказала Матрена, - вылезешь в огороде из колодца и бог с тобой. Может, успеешь остальным помочь. Смотри, не выдай. Поклянись, что ни одна живая душа не узнает, как ты вышел отсюда.
- Клянусь, бабка Матрена. Спасибо. Век в долгу буду, - Безруков с чувством пожал бабкину руку.
- Иди уже быстрее. Знаю, куда собрался. С богом. - Матрена перекрестила в темноте Федора и убрала у его лица задвижку.
Протискиваясь по лазу, Безруков понял, почему Матрена не рискнула вывести людей через этот лаз. Он был узкий и скользкий. Пролезть по нему мог только худой, но при этом сильный человек. Федор был как раз таким.
Добравшись до верха, Безруков отвязал от ноги фуфайку, которую снял, чтобы быть похудее, надел ее на свое озябшее тело, и приподнял крышку колодца. Темень была непроглядная. Таких темных ночей за зиму бывает не больше десятка. И вот, подишь ты, именно при таких событиях нет на небе ни луны, ни звездочки. Держась за плетень, Безруков огородами уходил от станции. Предательски скрипел снег под ногами. Спустившись в ложбину и достаточно отойдя от станции, Федор побежал со всех ног к хутору своего родственника. Через полчаса, задыхаясь от бега, он привалился к добротным дверям одиноко стоящего дома. В двери постучал затылком и сразу же услышал голос своего дяди:
- Кого леший по ночам носит? - скрепя засовами, недовольно спрашивали из-за дверей.
- Дядька Никита, я это. Открой, - почти шепотом сказал Безруков, но за дверью услышали и узнали. Быстрее застучали засовы, и дверь открылась. Тело Федора перевалилось через порог вслед открывающейся двери. Крепкие руки подхватили его подмышки и заволокли в дом. Еще минуты две Безруков не мог говорить, изо рта со свистом вырывалось прерывистое дыхание. Наконец дыхание стало успокаиваться. Он глотнул горячего чая из кружки, поднесенной Никитой, и заговорил.
- Дядь, на станции белые стоят. Человек двести. Людей по домам согнали. Что задумали не ясно. Сани нужны, к брату на заимку надо. Пусть поможет.
- А власть где же?
- Никого нет. Может, арестованы, может, разбежались - кто знает.
- У брата твоего праздник нонче. Пьют все на заимки. Ко мне за самогоном приезжали. С них теперь толку никакого.
- Что за праздник? У него стал каждый день праздник.
- Сначала лютует, а потом самогоном совесть заливает. Бьет всех подряд и красных, и белых и трусов и смелых. Крестьян грабит. Хоть бы к власти приткнулся. Звали же, все обещали простить. Все думает и самогон жрет. Когда-нибудь власти нагрянут и перебьют всех.
- Дядь Никита, дай лошадь. Боюсь я за людей наших.
- Бери, что зря, что ль чуть дух из тебя не вышел, как бежал. Запрягу сейчас. Пей чай пока, чтобы не околеть. С тобой поеду. - Никита накинул на себя собачий тулуп и вышел, впустив в дом морозный воздух. Жил он на хуторе один. Два сына выросли и подались в город Томск. Домой наезжали редко. Потом забрали с собой заболевшую мать, а он ехать в город отказался. Не представлял себе, как будет жить без своего хозяйства и таежного воздуха.
Безруков поставил кружку на стол, встал, выглянул в окно. Темень. Все та же темень. Только чутье охотника не позволило ему сбиться с дороги. Ничего теперь можно расслабиться. Дорога хорошая, а лошади не раз ездившие на заимку найдут ее без труда и без его помощи. Только стегани, а дальше можешь отдыхать. До заимки минут тридцать на санях не больше. К утру отряд будет на станции. Только бы не все перепились. В двери заглянул Никита:
- Готов. Поехали.
Застоявшиеся лошади рванули с места.
- Но, родимые, - взмахнул Никита кнутом над головой, не задев лошадей. Те перешли в галоп, затем, поскакали, слажено и скоро.
Укрывшись тулупом, Безруков задремал. Его сегодня выгнали из дома, выкинули, как щенка за дверь. Он подрался с часовым. Его арестовали. Он пробежал несколько верст. И впереди было еще много страшного и неизвестного, а он спал, убаюканный бегом лошадей, так сладко, будто младенец в мамкиной юбке.