Глава 30
Недалеко от заимки дядьки атамана Лешего, сгинувшего в декабре двадцатого года, идет оживленный разговор двух ягодников.
- Слышь, дядь Никит, сказывают, что к тебе молодуха шастает. Чо не женишься. Говорят, баба справная.
- Не тебе меня учить, племяш. У Пелагеи еще могилка не зацвела.
- Да уже два года прошло.
- Ты о себе болей. Четвертый десяток, а все бобылем ходишь. Вот кому сейчас ягоды собираешь? Разьязвить тебя, корзину, корзину держи! Ягода высыпится, - кричит на весь лес Никита, запнувшемуся за валежник племяннику Федьки. – Вот уродина. Кто так падает. Я сколько не падаю у меня корзина завсегда вверх горлом.
- Так на сук мог налететь, - оправдывается Федор.
- Ага, бок поцарапать жалко, а что день не к хвосту собачьему потратил, не жалко. Да что ты теперь возишься, собираешь с полу малину. Из нее теперь одна каша осталась. Это ж тебе не кислица. Вылазь уже. Еще часа два пособираем и домой. Вечереет. Вон люди уже аукаться перестали, по домам пошли. И мы могли, если б тебя черти не перевернули.
- Ох, и сварливый ты дядька. Не даром тебя Пелагея не любила.
- Тетку не тронь, царство ей небесное. Слаба оказалась для деревни.
- Сыны не зовут в город?
- Зовут. Давно уже зовут, да что мне в городе делать? Я там враз зачахну.
- Найдешь городскую. Деньги у тебя есть, любая пойдет.
- А тебе-то самому любая нужна? Тоже не бедный.
- А лучше б не было этого богатства. Куда с ним? Я раньше на своих баб смотрел. Выбирал, какая покрепче, для хозяйства чтоб. А теперь, увижу бабу и примеряю мысленно на нее колечки, да браслетике. Пойдет или нет.
- Ну и что. Идет.
- Ага, как корове седло. Руки потресканы, в мозолях. Лица красные, морщинистые. Ну что на такую навешаешь.
- А ты, молоденькую выбери.
- Через год-другой, с хозяйством, и молоденькая такой же будет. Нет, я в город хочу уехать и там себе найти.
- А, для городской, ты уже старик будешь.
- Дядька, смотри какая делянка. Малина, гроздьями висит. Айда туда, обберем и до дома, - кричит Федор, оставляя без внимания колкое замечание Никиты.
Трещит, ломается бурелом под ногами двух мужиков. Каждый норовит, быстрее добраться до малиновых брызг. Молодость берет свое, и Федька первым дотягивается до чудесных ягод. Он охватывает верхушки и лезет вглубь густого малинника, оставляя для дядьки, более мелкие ягоды.
- Вот леший, - кричит дядька, торопясь догнать племянника и, оступившись, летит через корягу, как совсем недавно, летел племянник.
Федор слышит, как падает дядька, и любопытство заставляет его вернуться, и поглядеть – как это у того выйдет, корзинка горлышком кверху. Он наклоняется через бурелом и видит: дядька лежит на спине, а на пузе, как тот и говорил, стоит корзина с ягодой, полная, почти до краев.
- Чо, пришел? Убедиться? – смеется Никита, и гордо приподнимает корзину. – А, ты, – корзину бряк, сам на нее задницей. Кто только вас учит?
- Если еще падать буду, попробую удержать, - говорит серьезно Федор, чтобы угодить дядьке. Хотя его душит смех от вида, как пытается подняться Никита, не выпустив корзины.
- Руку-то дай, что ржешь-то?
- Да я не смеюсь, - говорит Федор.
- Ага, не смеется он. Глаза-то как щелки, взорвешься сейчас от смеха.
И впрямь Федька больше не выдерживает и начинает гоготать на весь лес. Он сгибается пополам и, содрогаясь от хохота, протягивает руку Никите. Никита хватается за Федькину ладонь и видит, как тот подавился своим хохотом. Лицо у Федьки бледнеет, вытягивается, глаза округляются, и он с остервенением начинает вырывать свою руку из ладони Никиты, но тот, заподозрив что-то не ладное, держит Федьку крепко. Что тот ничего не может сказать, Никита уже понял, поэтому он и не выпускает руки племянника. Тихо приподнимается и глядит в ту же сторону, что и Федор. Огромная медвежья морда, метрах в пяти, смотрит прямо на них, не мигая. Никита чувствует, как у Федьки ходят ходуном коленки.
- Спокойно, Федька не дергайся. Може уйдет. Нам все одно не убечь. Здесь расстояния на пол прыжка.
- Чо, ружье не взяли? – начиная приходить в себя, говорит Федька.
- Так конфисковали ж все. Мать их. Забыл? – также шепотом напоминает Никита.
Медведь, еще, какое-то время, стоит, не двигаясь, потом, подпрыгивает на месте, и разворачивается на девяносто градусов в сторону. Отбегает еще метров на десять и, встав на задние лапы, начинает идти на мужчин.
- Вот и кабздец нам Федька. Беги хоть ты, пока он мной заниматься будет. Ты сможешь убежать.
- Не могу, Никита, ноги не идут.
- Беги, говорю! Не то вместе сгинем.
Федька, как прирос. Никаким усилием воли он не может оторвать ногу от земли.
- Беги ты дядька. Видно, это мой час.
- Пока я буду подниматься, он обоих нас подомнет. Беги! – Никита начинает креститься и читать молитву.
Федор, опустив руки, не молится – не крестится. Его губы лишь беззвучно повторяют молитву следом за Никитой. Бездумно, слово в слово он повторяет «отче наш».
Медведь уже рядом, он запрокидывает голову и его грозный рык студит кровь в жилах. Федор закрывает глаза, а Никита, пытаясь прикрыться, высоко поднимает свою корзину.
Никто из них не слышит выстрела. Только хруст ломающегося бурелома. Федька приоткрывает один глаз и видит рядом с Никитой лежит огромный медведь, вытянувшись во весь свой огромный рост.
- Господи, господи, спасибо тебе. Помог, помог, - заглядывает Федька под корзину к Никите.
- Кто помог? – спрашивает дядька, ставя корзину на колени.
- Бог, бог помог. Мы ведь с тобой молились. И медведь бац и все, - говорил скороговоркой Федька и горстями глотал малину из своей корзины.
То же самое делал и Никита. Он слушал Федьку и, загребал малину из своей корзины, отправляя ее в рот, не замечая ни вкуса, не запаха. Федькина малина кончилась, он подсел к Никите и, в несколько минут, вся ягода в обеих корзинах закончилась. Пошарив по пустой корзине рукой, Никита с удивлением спросил:
- А где ягода? Я что просыпал ее?
- Не знаю. Может быть, - говорит Федька удивленно.
И тут они услышали смех. Перед ними стоял мужчина и, глядя на них, смеялся.
- Ну и сильны. Столько ягоды съесть, за раз.
- Ты кто? – спросил Никита, и, вглядевшись в лицо, опять начал истово креститься, - свят-свят-свят!
Федька повторял следом, как попугай:
- Свят-свят, - говорил он, но крестил почему-то мужика, а не себя.
- Да чего вы испугались? – не понял мужчина.
Наконец, Никита выдавил из себя:
- Еремка?
- Еремка.
- Еремка, - утверждает Федька, - как же так? Вас же всех положили в двадцатом, на станции.
- Да живой я. Перестаньте креститься. Меня ж Леший за самогоном отправил, пока я вернулся, уже все было кончено. Убег я со станции.
- А где ж ты скрывался? Здесь все на дыбы поставили. И заимку развалили.
- Я на тракт вышел, там меня подобрали. Недалеко, в деревне жил.
- Везучий, - сказал Никита, наконец, поверив, что перед ним живой человек.
- Так это ты медведя положил? – не столько спрашивая, сколько утверждая, сказал Федор. – А мы и выстрела-то не услыхали от страха.
- Я долго наблюдал за ним. Думал, уйдет. Летом медведи почти никогда не нападают. А это медведица оказалась. Вон там недалеко два медвежонка.
- Спасибо тебе, Еремка. А уж, как мы обделались… Я всю молодость на медведя ходил. Не одного положил. А здесь смотри, - он обвел рукой вокруг себя. – Ничего – ни дерева, ни палки крепкой. Один гнилой бурелом. Одним словом малинник. Ни ружья, ни ножа. Все, ложись и помирай. За всю жизнь такого страха не знал.
- Вот, не бог, а человек помог, - сказал не с того не с сего Федор, чем очень разозлил Никиту.
- Как был ты дурак, так дураком и помрешь видно. Не просили бы бога, может, человек бы мимо прошел и не заметил в какой мы беде. Прости меня господи, - перекрестился Никита, - и этого дурака прости, не понимает что говорит, это он от страха.
- Прости господи, - говорит Федор и тоже крестится, - и вправду прости меня дурака.
- Что с медведем-то делать будете?
- Он твой, что хочешь, то и делай. А мы поможем. Мы тепереча в большом долгу перед тобой.
- Мне он не к чему. Дома у меня нет. Семьи тоже.
- А где обитаешь-то? Али все по лесу шасташ. Банды уж все разбили. Даже, говорят, Семенова грохнули.
- А я, мужики не бандитствую.
- А чем же живешь.
- На заимку иногда наведываюсь. Есть там кое-что припрятанное. Вот ружье, кстати, нашел. Пригодилось. Припасы, правда, закончились. А выходить в город опасно. Не могли бы помочь.
- Поможем. Ты, Еремка, если не против, поживи у меня. Мы теперь спокойно жить стали. Так из гостей у меня только племяш и бывает.
- А, молодуха? – подначил Федька.
- А, молодуха, потерпит пока. Вот ты ей и передашь, что меня недельку дома не будет. Скажешь, в лес ушел, петли ставить, да шишки бить. Поверит.
- Никита, мне бы вас по отчеству, да не знаю как. А то как-то не удобно, - сказал Еремка.
- Назови хоть горшком, как говорят, только в печь не суй. Никита Антонович меня зовут, а вот Федька, дядькой Никитой. Выбирай, что больше нравится.
- Тогда Никита Антонович.
- Но так и договорились. Идешь ко мне?
- Иду.
- Вот и хорошо. Сейчас баньку протопим, попаримся, самогоночки выпьем. Страх зальем. Федька, - штаны то как, стирать придется? – Никита залился смехом.
- Ты свои проверь? – Федька тоже начинает смеяться.
Еремка улыбается, глядя на них. Для него это большая удача. Теперь они не смогут отказать ему в помощи, если он их попросит. И скрывать ему от них нечего. Все знают.
- А как же с медведем?
- Завтра. С телегой приедем и все сделаем. Не пропадет. Медвежат жалко. Ну да, бог даст, не сдохнут. Большие, аль нет? – спрашивает Никита Еремку.
- По году есть.
- Ну, берлоги уже готовы, и без мамки залягут. Пошли, а то скоро темнеть начнет.
Всю дорогу, мужики подтрунивают друг над другом, за свои страхи, и за пустые корзины, болтающиеся за плечами.
Еремка идет следом, улыбка не сходит с его лица. До того хорошо в лесу. Деревья уже начинают кое-где менять цвет своих листьев, украшая и без того буйную красками природу. После первых небольших заморозков, исчезли комары и мошки. Воздух напоен густым запахом трав и леса. И еще ароматом малиновых зарослей, сладким, приятно дурманящим. И покой, такой покой от ощущения безопасности, какого Еремка не ощущал с того самого момента, как покинул Нью-Йорк.